Он сидел на стуле напротив него. Бледное лицо было настолько сильно покрыто запекшейся кровью, что один глаз невозможно было открыть. Элайред протянул руку, осторожно касаясь кровоподтеков: разбитый висок и скула уже отливали фиолетовым цветом, который только подчеркивался абсолютной серостью единственно открытого глаза. Элай не мог понять, что застыло во взгляде сидящего перед ним человека. Страх? Злость? Отчаянье? Смирение? Вряд ли находящийся напротив чувствовал хоть что-то, иначе изуродованные конечности и тяжелые увечья, видневшиеся через изодранную одежду, заставили бы несчастного изойтись истошным криком. Но кричал Элайред. И его крик, как и крик его сына когда-то, также едва ли был кому-то слышен.

Барнаби закрыл глаза, тяжело прислоняясь лбом к холодной балке стеллажа, наполовину заполненной завернутыми в подарочные бумагу метлами. За ними должны зайти завтра. Новый заказ. В первый месяц ему все казалось, что мир должен хоть на минуту остановиться. Веселый галдеж на улице, спешащие по своим делам маги в парадных мантиях, череда заказов на новые метлы – все это должно было оцепенеть от глубины горя отца, потерявшего единственного сына. Но кажется миру было плевать. Всего лишь скорбь одного из миллионов, разве заслуживала она внимания? Тогда Барнаби решил подчиниться этому нескончаемому потоку дел, забыться в работе и череде ежедневных вопросов. И чем больше он пытался убежать, тем чаще и отчетливее видел силуэт сына каждый раз, когда позволял себе остановиться хоть на минуту. Мучительная ловушка собственного сознания. Он помнил все с той же точностью, как будто только вчера вернулся с опознания. Каждый шрам на теле его ребенка, каждая ссадина, что как будто отпечатывалась на подушечках пальцев, когда он проводил по ним, в истерике пытаясь убрать следы ужасных синяков с бесцветного лица. Память заботливо не позволяла забыть ни одной детали.
Барнаби так устал. Воспоминания проклятой ночи раз за разом возвращались. Он вновь слышал дрожащий голос сына, почти плачущего и рассказывающего о тех ужасах, что ему пришлось пережить во время матча, который должен был стать праздником для всего магического сообщества. Видел холодный взгляд авторов, не воспринимающие его слова о том, что с Уильямом наверняка случилось нечто плохое и они не могут просто отмахнуться. Что же, смогли. Хорошо хоть изволили потратить драгоценное время, чтобы лично сообщить о случившемся, а не просто дать Элайреду возможность узнать новость из очередного выпуска газет. Спасибо и на этом. А впрочем нет. За что ему быть благодарным? За то, что бросили его мальчика в самом пекле змеиного гнезда? Или за то, что за столько месяцев не нашли даже одного из присутствующих на этом сборище вершителей судеб, чей приговор Уильяму был так категоричен и жесток?
Они сказали, что скорее всего последователи Пожирателей Смерти узнали о предательстве мальчишки и он стал жертвой их гнева. Жертва. Жертва имеет смысл, когда она приносится во благо чего-то. Когда не остаётся незамеченной. Его сын не был жертвой. Он стал всего лишь игрушкой, которую можно выпотрошить и выкинуть на ближайшей улице, не чувствуя ни вины, ни раскаяния, ведь кому есть дело до тряпичной куклы.
Нечто темное окутывало душу Реда, собирая и склеивая то, что осталось от его сердца, но занимая место некоторых навсегда потерянных осколков, как будто желая пропитать мага своей чернотой. Он пытался простить, правда. Он не винил тех детей, что были вместе с Уильямом на Квиддичном матче, даже если кто-то из них и присутствовал при казни его ребенка. Всего лишь дети, чей разум еще не окреп и кем можно легко управлять. Он не винил даже их родителей, ведь почти наверняка они не знали о том, что их дети хотели вступить в ряды пожирателей смерти – ни один любящий родитель не подверг бы такой опасности свое чадо. И все же были люди, которые поклялись защищать магическое сообщество. Были те, чьей основной задачей был мир и спокойствие жителей магического Лондона. Бездействие и лживые обещания этих же самых людей злило Барнаби куда сильнее. Когда они признают свою некомпетентность? Когда перестанут снимать с себя ответственность формальными отговорками? Маги доверились простым шутам. И поплатились за это.

Элайред услышал хлопок входной двери, сигнализирующий о том, что клиент покинул его магазин. Только тогда он с трудов оторвался от стеллажа, медленно направившись к главному залу. Он не хотел никого видеть. Не сейчас. Не сегодня. Даже подмастерье, что светился от гордости, видимо удачно совершив сделку, вызывал непонятное чувство раздражения. Барнаби махнул мальчишке рукой, отправляя домой. Грубый жест, тем более в сторону явно опьяненного радостью мальца, но за последние месяцы подобное обращение с сотрудниками стало для Элая практически нормой. И что самое удивительное, все, с кем он работал давно, такие изменения в маге принимали. По крайней мере, разговоры за спиной велись очень тихо, а массовых уходов с производства не наблюдалось. Кажется все сотрудники ждали, когда вернется прежний Элайред, по-отечески относящийся к каждому из работающих с ним. Элай не знал, что было в этом принятие больше - сочувствия или жалости. И то, и другое злило мага, поэтому он становился все жестче в обращение с работниками, как будто ища тот предел, до которого волшебники могут делать вид, что ничего не происходит, и желая сломать эту маску всеобъемлющей доброты и понимания. Его предел был найден.